Архив журнала

Инкубатор для вундеркиндов

— Георгий Михайлович, вы одним из первых подали заявление в отряд гражданских космонавтов. И включение инженеров в экипаж стало своеобразной революцией.

— Полет Феоктистова как гражданского космонавта в этом смысле был очень важен. Хотя военные стояли насмерть, чтобы его не допустить. Действительно, по состоянию здоровья он не соответствовал жестким требованиям, которые предъявлялись космонавтам при отборе. Но этот человек создал корабль и орбитальную станцию и хотел проверить, как они работают в космосе. Поэтому его полет был очень важен для развития космонавтики. Потом говорили, что инженер не может быть командиром экипажа корабля. И когда впервые командиром назначили Рукавишникова, возник чуть ли не бунт. А недавно приземлился международный экипаж, где командир — японец…

Начиная с самых первых экипажей у летчиков был один профессиональный и жизненный опыт, а у бортинженеров другой. Но гармонии можно добиться, только если каждый в совершенстве делает свою работу. Тогда получится отличный экипаж. Говорят, что сейчас грань между командиром и бортинженером стерлась, что они подготовлены одинаково, а значит, уже не дополняют друг друга. Мне это не нравится. По-моему, это не экипаж. Как не семья, где муж и жена не отличаются друг от друга.

— А как вам удалось обнаружить серебристые облака?

— Я слышал о необычных облаках на высоте 80 км. Но считалось, что там их быть не может. Однажды случайно взглянул в иллюминатор и увидел красивую светящуюся серебристую полосочку над горизонтом. А потом оказалось, что они бывают и многослойными, яркими, и почти невидимыми. Я стал фиксировать на каждом пролете над Южным полюсом протяженность и характеристики серебристых облаков, построил таблицу. Пришлось по будильнику вскакивать даже ночью. Никто не заставлял меня это делать и за инициативу не хвалил. Более того, мне даже делали выговоры, потому что я вставал среди ночи, чтобы их снять.

Позже Валентин Петрович Глушко не раз это мне припоминал. С каждым приходом в отряд новых космонавтов он нас созывал и говорил, что Иванов, Петров и Сидоров прекрасно работали, а вот Гречко нарушал режим труда и отдыха, чем «ставил под угрозу основную задачу полета». Мне же казалось, что основная задача полета — не рекорд длительности, а научные эксперименты. И находился я в космосе сколько положено. Но этот регулярный «мордобой», конечно, угнетал.

Зато благодаря любопытству мне удалось установить, почему появляются и исчезают серебристые облака. Случайно наблюдения, которые я делал «для себя», совпали по времени с запусками геофизических ракет в Антарктиде. И когда ракеты фиксировали на этих высотах низкую температуру, появлялись и серебристые облака. А когда теплело, они исчезали. Я предположил, что при низкой температуре в центре кристаллизации влага на пылинках замерзает, и они начинают сверкать. А когда температура повышалась, облака пропадали.

— Это был единственный выговор?

— Конечно, нет. Второй я получил за ОСТ — орбитальный солнечный телескоп. На самой первой станции «Салют» у телескопа не открылась крышка. Следующий телескоп сгорел вместе со станцией. И на станции «Салют-4» прибор тоже сначала не работал. У Крымской астрофизической обсерватории не было денег, и, как я потом смеялся, они сделали телескоп из «консервных банок и пивных бутылок». Нам рекомендовали не тратить на него время, но я не отходил от телескопа и долго с ним возился. Меня опять «поймали» и запретили работать: «Он внутри, ты снаружи, не валяй дурака!» Но потом не только мы, но и следующие экспедиции работали с этим телескопом по придуманной мной методике. Мне надо было проверить работу электромоторчиков зеркал — один было слышно, а другой нет. Я догадался использовать… медицинский стетоскоп. Вспомнил, как в Военмехе нас учили прослушивать дизельный двигатель через палочку. Но когда телескоп все-таки заработал, ученые получили результаты, о которых и не мечтали. Мне удалось снять в ультрафиолете спектральные характеристики протуберанцев и пятен на Солнце. По нашим данным специалисты посчитали температуру, скорость во внешней короне Солнца, степень ионизации, которые превысили прежние. После нас с Губаревым с этим телескопом работали Севастьянов и Климук.

Эти примеры показывают, что человек, склонный к науке, не ест, не спит, получает выговоры, но стремится получить новые научные данные, хотя эту работу никто ему не планировал. А раз это новое, значит, интересное. Я всегда советую молодым ребятам: если вам говорят, что это глупости, что этого не существует и не тратьте время зря — вот этим как раз и занимайтесь!

— А как отреагировали на ваши старания сами ученые, например астрофизики?

— Через несколько лет меня пригласили в Дом ученых и поздравили с тем, что именем Гречко назвали астероид. Я подошел к Черных, который обнаружил этот астероид, и спросил, почему именно моим? Ведь в стране очень много заслуженных людей, есть более достойные. Он ответил: «А ты помнишь, как спас наш телескоп?»

— Значит, награда нашла героя. А как инженер, как технарь, вы что-то усовершенствовали, отремонтировали, предложили?

— Говорят, что ракетная техника держится на контровочной проволоке и липкой ленте. Но и космонавтика тоже на них держится. В космосе я сделал новый телескоп, соединив фотоаппарат с блендой, усилителем света и еще каким-то фильтром. И на этой самоделке получил интересные данные, кажется, о ступеньках на Солнце. Володя Джанибеков сфотографировал меня у иллюминатора с этим «монстром». Снимок передали в ТАСС для публикации в каком-то издании. Но консультанты перечеркнули его красным карандашом и не разрешили публикацию, так как «в космосе не бывает самодельных приборов».

— Но вы же по специальности не оптик. Как же вам удалось собрать такой сложный прибор?

— Я все время просил позвать в ЦУП Станислава Андреевича Савченко. А вот он оптик, причем высокой квалификации, от бога, постановщик многих астрофизических и геофизических экспериментов. Поэтому дополнительно к программе я делал то, что подсказывал мне Савченко. Я сообщил, что наблюдаю свечение на высоте 320 км. В ЦУПе мне сказали, что это явление известно, но я его видеть не могу, потому что оно очень слабое. Я ответил: «Здрасьте! Я вижу не только его, но даже какого оно цвета». В конце концов, мне удалось его даже сфотографировать.

— Наверное, это было непросто?

— Совсем непросто! Свечение, действительно, было слабое. Глаз его видит, а аппаратура не берет. И тогда Савченко позвонил в Троицк своему знакомому ученому. Его аспирант привез из Франции очень высокочувствительную (1000 ед.) цветную пленку, на которую я и снял это свечение. Но чтобы узнать, ту ли я поставил выдержку, нужно быстро проявить пленку и посмотреть, что получилось. Для этого пришлось бы ждать возвращения на Землю, а потом конца работы специальной комиссии, которая рассматривала все, что космонавты привозят на корабле. На это ушел бы месяц. А я хотел получить ответ поскорее. Поэтому отдал пленку Владимиру Ремеку, который улетал с экспедицией посещения. Пленка все же попала к Савченко, и дальше я снимал с учетом поправок. У меня есть научные сборники, где опубликованы материалы Тартуской астрофизической обсерватории, с которой мы работали. Так я доказал, что можно увидеть «невидимое».

Мне также удалось обнаружить тонкую слоистую структуру атмосферы, хотя до этого считалось, что атмосфера, как песочное пирожное, состоит из двух-трех «толстых» слоев. Потом я предположил, что озоновая дыра не является результатом антропогенного воздействия, как утверждали некоторые ученые, а существовала еще до появления человечества. Лет через 20 мои выводы получили подтверждение. А руководители полетами считали меня нарушителем дисциплины и «сумасшедшим ученым».

То есть склонный к исследовательской работе космонавт может заниматься наукой в космосе, даже если его никто не заставляет, не просит. Юрий Батурин как-то сказал, что нужны космонавты-исследователи, которые сами задумывают эксперименты, сами выполняют и сами обрабатывают результаты. Но я как раз этим и занимался.

Я не большой ученый, который все знает и может самостоятельно работать. Но я вызывал Савченко, рассказывал, что вижу какое-то необычное явление. У него была возможность посмотреть литературу, проконсультироваться со специалистами. Иногда он говорил, что это туфта, а иногда — что это что-то новое, неизвестное, но очень интересное, и просил сделать то-то и то-то. То есть он руководил моей работой с Земли. В результате я сделал несколько хороших работ, которые потом защитил как докторскую диссертацию.

— В отряд космонавтов Роскосмоса периодически приходит новое поколение космонавтов-испытателей. Как узнать, есть ли среди них исследователи?

— В свое время мы задали себе вопрос: почему на подготовке 75 % времени мы изучаем корабль, на котором, в принципе, находимся 2 суток (стартуем, летим к станции и садимся на Землю), а станцию с ее сложными системами и приборами — только 25 %? Ведь логичней делать на­оборот. Мы даже нарисовали огромный плакат с аргументами в пользу увеличения времени на изучение станции. Елисеев, который был тогда заместителем генерального и руководителем полетами, сказал, что мы хотим обвинить его в плохой организации подготовки… А теперь станцию изучают дольше, но... опять недостаточно.

Людей любознательных, склонных к исследовательской работе, надо искать. А выращивать трудно, но нужно делать это еще со школы, причем всех. Скажем, почему я такой, как я есть, со всеми достоинствами и недостатками? Потому что в детстве проводил много времени в Ленинградском дворце пионеров, посещал самые разные кружки — авиамодельный, морской, шахматный, фото... В школе работал киномехаником, собирал по ночам мотоцикл, прыгал с парашютом, зачитывался книгами Перельмана. У меня даже сохранилась его книга о ракетах издания 1914 года. Надо всех окунать в эту «купель». Кому-то это будет неинтересно, а кто-то «заболеет» на всю жизнь.

А потом я стал ходить в ленинградский Дом занимательной науки (теперь этот дворец принадлежит какому-то олигарху). Каких только чудес там не было! Берется обычная деревянная швабра. Нужно найти точку равновесия, а потом разрезать в этом месте на две части, чтобы ее можно было разнимать и вновь соединять. Если положить их на чаши весов, то вес у них будет разный. Равновесие есть, а веса разные. Объяснение простое: с одной стороны щетка, с другой — длинная палка. И центр тяжести у каждой части разный. Поэтому надо не просто веса сравнивать, а моменты (вес на расстоянии). Меня это потрясло.

А вот другое «чудо». В комнате с синими обоями находятся разные предметы: в белой чашке вода, на картине зеленые деревья… Вдруг что-то щелкает, и комната уже красная, потолок зеленый, чашка не белая, а желтая, и в ней вино, а деревья оранжевые… Но никто ничего не трогал, не переставлял. Просто вместо дневного света включили инфракрасный или ультрафиолетовый. Там было много всяких таких чудес. Например, на 20–30 оловянных плиточках написаны разные имена. Нужно отобрать плитки со своим именем, положить на весы, и стрелка покажет твое имя. Поразительно!.. Я туда часто ходил, хотел разобраться, почему была вода, а теперь молоко, почему равновесие, а вес разный, почему, почему, почему?..

Я об этом рассказал своему знакомому, живущему теперь в Норвегии. И он создал такой Дом занимательной науки и техники в Казани. Нечто подобное я видел во Франции, но в гораздо меньшем масштабе. Мы вошли в комнату с наклонным потолком, где у одной стены стоит маленького роста женщина, а у противоположной — высокий мужчина. Потом они меняются местами, и мужчина становится маленьким, а женщина высокой. Вот такой оптический эффект.

Сейчас у детей отняли кружки и секции, потому что нет на это денег, и все только платное. Но не у всех папы миллионеры. И молодежи остаются лишь наркотики, алкоголь и хулиганство. Дети должны иметь возможность выбрать то, что им интересно. А взрослые обязаны смотреть, кто на что реагирует, чем увлекся, и поддерживать ребенка. И ни в коем случае не требовать, чтобы он стал тем, кем хотят родители. Мои мечтали, чтобы я стал музыкантом, купили дорогое пианино. Мучились все — я, учительница, сами родители… В общем, ничего из этого не вышло. Зато из меня получился неплохой космонавт-исследователь.

Что касается кандидатов в космонавты, то собеседование при отборе может показать, в какую сторону его двигать — в исследователи или испытатели.

— Личности, лидеры нужны космонавтике?

— Ни в коем случае! Они будут постоянной головной болью начальников всех уровней. Ему прикажут что-то сделать, а он спросит: почему так и можно ли сделать по-другому или вообще не делать? Нужны послушные. Это шутка. А на самом деле, конечно, личности очень нужны. С ними очень трудно, с ними нужно зверское терпение. Например, Феоктистов возражал Королёву, вечно с ним спорил, имел свою точку зрения. Королёв рвал его чертежи, отбирал пропуск, но через день спрашивал: «А где Феоктистов?» «Так вы же его выгнали!» «Ничего я его не выгнал, пусть немедленно приходит!» Королёв мог работать с гениями, с людьми своеобразными, неординарными, с личностями. А Мишин не смог сработаться с Феоктистовым, и тот уволился. Я тоже был непослушным, и Глушко драл меня как сидорову козу.

Можно уповать на технику, на электронику. А Королёв делал ставку на людей, на которых мог опереться. И поэтому при нем мы побеждали. Он делал это с самого начала: лично брал на работу, беседовал, присматривался — станет этот человек хорошим исполнителем или из него получится настоящий специалист. И тогда он его «выращивал». И поэтому получился мощный коллектив, мощная команда.